Снят на основе повести «Знак четырёх» и «Скандал в Богемии».

Пока мы ехали из Холборна в больницу, Стэмфорд успел рассказать мне еще о некоторых особенностях джентльмена, с которым я собирался поселиться
вместе.
- Не будьте на меня в обиде, если вы с ним не уживетесь, - сказал он.
- Я ведь знаю его только по случайным встречам в лаборатории. Вы сами
решились на эту комбинацию, так что не считайте меня ответственным за
дальнейшее.
- Если мы не уживемся, нам ничто не помешает расстаться, - ответил я.
- Но мне кажется, Стэмфорд, - добавил я, глядя в упор на своего спутника,
- что по каким-то соображениям вы хотите умыть руки. Что же, у этого
малого ужасный характер, что ли? Не скрытничайте, ради Бога!
- Попробуйте-ка объяснить необъяснимое, - засмеялся Стэмфорд. - На
мой вкус. Холмс слишком одержим наукой - это у него уже граничит с
бездушием. Легко могу себе представить, что он вспрыснет своему другу
небольшую дозу какого-нибудь новооткрытого растительного алкалоида, не по
злобе, конечно, а просто из любопытства, чтобы иметь наглядное
представление о его действии. Впрочем, надо отдать ему справедливость, я
уверен, что он так же охотно сделает этот укол и себе. У него страсть к
точным и достоверным знаниям.
- Что ж, это неплохо.
- Да, но и тут можно впасть в крайность. Если дело доходит до того,
что трупы в анатомичке он колотит палкой, согласитесь, что это выглядит
довольно-таки странно.
- Он колотит трупы?
- Да, чтобы проверить, могут ли синяки появиться после смерти. Я
видел это своими глазами.
- И вы говорите, что он не собирается стать медиком?
- Вроде нет. Одному Богу известно, для чего он все это изучает. Но
вот мы и приехали, теперь уж вы судите о нем сами.

Шерлок Холмс взял с камина пузырек и вынул из аккуратного сафьянового несессера шприц для подкожных инъекций. Нервными длинными белыми пальцами
он закрепил в шприце иглу и завернул манжет левого рукава. Несколько
времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою мускулистую руку,
испещренную бесчисленными точками прошлых инъекций. Потом вонзил острие и
откинулся на спинку плюшевого кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.
Три раза в день в течение многих месяцев я был свидетелем одной и той
же сцены, но не мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал
все большее раздражение и мучался, что у меня не хватает смелости
протестовать. Снова и снова я давал себе клятву сказать моему другу, что я
думаю о его привычке, но его холодная, бесстрастная натура пресекала
всякие поползновения наставить его на путь истинный. Зная его выдающийся
ум, властный характер и другие исключительные качества, я робел и язык
прилипал у меня к гортани.
Но в тот день, то ли благодаря кларету, выпитому за завтраком, то ли
в порыве отчаяния, овладевшего мной при виде неисправимого упрямства
Холмса, я не выдержал и взорвался.
- Что сегодня, - спросил я, - морфий или кокаин?
Холмс лениво отвел глаза от старой книги с готическим шрифтом.
- Кокаин, - ответил он. - Семипроцентный. Хотите попробовать?
- Благодарю покорно! - отрезал я. - Мой организм еще не вполне
оправился после афганской кампании. И я не хочу подвергать его лишней
нагрузке.
Холмс улыбнулся моему возмущению.
- Возможно, вы правы, Уотсон, - сказал он. - И наркотики вредят
здоровью. Но зато я открыл, что они удивительно стимулируют умственную
деятельность и проясняют сознание. Так что их побочным действием можно
пренебречь...